Алыкул Осмонов
(1915 – 12.12.1950)
Кыргызский поэт, драматург, переводчик.
Родился в с. Каптал-Арык нынешнего Панфиловского района Киргизской ССР в семье бедняка. Рано лишившись родителей, воспитывался в Пишпекском и Токмакском детдомах. В 1929–1933 гг. учился во Фрунзенском педтехникуме. В 1932–1936 гг. работал в редакциях журнала «Чабуул» и газеты «Ленинчил жаш», а в 1937–1940 гг. – секретарем правления СП Киргизии на общественных началах. В дальнейшем занимался творческой работой.
Писать стихи А. Осмонов начал рано. В 1930 г. в газете «Сабаттуу бол» впереые было опубликовано стихотворение поэта «Красный обоз», а в 1935 г. издан первый поэтический сборник «Таңдагы ырлар» («Утренние стихи»). Два стихотворных сборника издаются в 1937 г.: «Звёздная молодость» и «Чолпонстан». В 1945 г. выпущен в свет сборник «Махабат» («Любовь»), с которого начинается период яркого расцвета творчества А. Осмонова. Лучшие произведения А. Осмонова являются подлинными шедеврами кыргызской поэзии. Это поэмы «Толубай – знаток коней», «Мырза уул», «Кто это», «Мой бедный Карагул» и др.
В 1943–1948 гг. им написан ряд драматических произведений: пьесы «Вторая бригада», «Любовь», «Объездчик Кооман», «Абылкасым Джанболотов», комедия «Надо отправиться в Мерке», либретто оперы «Чолпонбай» и др.
Перу поэта также принадлежат высокохудожественные переводы на кыргызский язык «Евгения Онегина» А. С. Пушкина, «Отелло», «Двенадцатая ночь» У. Шекспира, басен И. Крылова, а перевод «Витязя в тигровой шкуре» Ш. Руставели считается шедевром художественного поэтического перевода на кыргызский язык; она выдержала шесть переизданий. Ряд сборников стихотворений и поэм А. Осмонова издан на русском, эстонском языках.
Много писал и переводил для детей.
В последние годы жизни, будучи тяжело больным, поэт не оставлял пера, создавая наиболее зрелые оптимистичные и светлые произведения, прославляющие жизнь и труд.
Умер в тридцатипятилетнем возрасте, из-за болезни легких, в 1950. В 1967 г. Осмонову посмертно присуждена первая премия Ленинского комсомола республики. В 1986 г. Союзом писателей Кыргызстана учреждена литературная премия им. Алыкула Осмонова. Премия Алыкула Осмонова являлась в республике третьей по значимости премией среди писателей, после Всесоюзной Премии имени Ленина и Государственной Премии имени Токтогула Сатылганова. В целях изучения жизни и творчества поэта в 1994 создан республиканский общественно-литературный фонд.
Член СП СССР с 1938 г.
Награжден орденом «Знак Почета». Имя поэта присвоено СШ № 68 г. Фрунзе, ряду литературных объединений в республике, библиотекам, улицам городов и сел Киргизии.
(По материалам Википедии)
Стихи
РЕКА ТЮП
Устал мой конь, роняет пену с губ,
Покрылся потом шелковистый круп.
Я тороплюсь, уж вечер наступает.
Открой мне брод, широкий, вольный Тюп!
На том, далеком, берегу реки
Уже зажглись в колхозе огоньки.
Там Канымкуль живет в отцовском доме –
Моя любовь, предмет моей тоски.
Берегся я, но не сберег души:
Глаза ее уж слишком хороши,
Уж слишком сладки медленные речи…
Теперь пожар попробуй потуши!
Широкий Тюп, мне опоздать – беда:
Уснет она – что делать мне тогда?
Будить – не смею. И старуха тетка
Ко мне так неприветлива всегда.
Любимую люблю я, а она
Всегда со мной спокойна и ровна.
«Люблю» – не скажет, гнать – не прогоняет,
И всё равно меня лишает сна.
Ей кажется, что не при деле я,
Ей несерьезной кажется моя
Домашняя, бумажная работа,
И в этом с ней согласна вся семья.
В колхозники пойду! А почему б
И не пойти? Быть может, стану люб
Хотя бы так и девушке и тётке…
Открой мне брод, широкий, вольный Тюп!
1944 г.
Перевод с киргизского Ильи Фонякова
ЖЕНЩИНЕ
Хочу любить и юности вослед
Идти, хмелея, по ступеням лет,
Войти в огонь и вновь, как из вулкана,
Горящим камнем вылететь на свет.
Хочу любить, погибнуть сгоряча,
Любить, слова бесценные шепча,
Любить, твою осиливая силу,
Порой слабея, тая, как свеча.
Когда бы вся небесная вода,
Обрушившись, покрыла города,
Вооружён твоим единым взглядом,
Я перешёл бы море без труда.
1946 г.
Перевод с киргизского Михаила Синельникова
СЧАСТЬЕ
Мне казалось, что счастье, дразня,
Убежит среди белого дня,
Как красавица в шелковом платье,
И к себе не подпустит меня.
Если вырвется счастье из рук –
Не вернется в разорванный круг, –
Вслед беглянке простертые руки
Опущу, обессилевши вдруг.
Нет, неправда! Вернулось оно!
Всё возьму я, что жизнью дано.
Есть на свете народ и отчизна –
Значит счастье нам всем суждено.
1945 г.
Перевод с киргизского Веры Звягинцевой
1 ЯНВАРЯ 1946
Стыл Иссык-Куль атласно-голубой,
блаженно и едва дышал прибой.
Я был с друзьями днём, а ночью поздней
с грядущим временем. Я был с тобой.
Я настоящее опережал.
Листал любимый том, и он дышал
в моих руках, и дорогие мысли
легко и радостно я продолжал.
И радовались, будто на пиру,
глаза – бумаге и рука – перу.
Я вышел на порог – звезда упала.
Тогда подумал я, что не умру.
1945 г.
Перевод с киргизского Владимира Леоновича
ТВОЯ ПОЭМА
«Ты» — это все, с кем я всегда — на «ты»,
Ты — воплощенье чести, прямоты.
Тебе храбрец сокровище доверит,
В хранителе узнав твои черты.
Слова твои правдивы.
В час невзгод
Ты верен клятве.
Ты — святой народ!
И с легкою душой на сохраненье
Тебе джигит свой клад передает.
Нет у меня ни клада, ни коня.
Возьми стихи в подарок от меня.
Они — твои, как и мои…
Поэму
Ты сбереги до завтрашнего дня.
8 декабря 1945 г., Койсары,
Перевод И. Селъвинского
ПАМЯТНИК
Кургана нет — запомнят ли меня
И где мой след? Так вспомнят ли меня?!
Я отплыву однажды на закате
Моей судьбой назначенного дня.
Да, немота могильная темна,
Но пусть чуть-чуть расступится она,
И высота моя для посвященных
Взойдет, и углубится глубина.
Пусть ложе — из песка, и слеп туман —
Словам достойным выход будет дан.
Надгробье расколю одним ударом
И рысью понесусь, как буудан.
1949
Перевод М. Синельникова
Я — КОРАБЛЬ
Я — торопливый тот корабль, который, бросив дом,
Прошел сквозь бурю и волны не зачерпнул бортом,
И слишком рано в порт пришел, и — море за спиной.
Стою на этом берегу, а молодость — на том.
Я — торопливый тот орел, я — беркут быстрый тот,
Что слишком рано, на заре, закончил перелет.
Осталась молодость навек в затерянном краю
Отвесных скал, зеленых гор, обветренных высот.
Совсем не думал я о том, что молодость прошла,
Простился, словно бы за ней еще одна была,
Оставил, бедную, в слезах, ее не приласкал
И не погладил в черный час высокого чела.
Когда мы были вместе с ней, мы были хороши,
От старости не уберечь ни плоти, ни души,
Но молодость моя живет, играя, веселясь,
Там, посреди орлиных гор, в заоблачной глуши.
17 октября 1948 г. Чолпон-Ата,
Перевод М. Синельникова
Я КОРАБЛЬ
Я корабль, но рано мой окончен путь,
И у пристани стою, скрипя чуть-чуть.
Взгляд стремится через море, в край родной,
Где я бегал босоногий, молодой.
Гордой птицею парил я среди скал,
На чужих, пустынных склонах корм искал.
И жила, слегка обиду затая,
Среди гор высоких, молодость моя.
Не ценил я, золотые те года,
Думал, молодость со мною навсегда.
Причинял немало боли ей и слез,
Не жалел и не ласкал ее всерьез.
Так немного нам дано на склоне лет,
И не часто дней хороших греет свет.
Но душою, среди гор, как прежде я,
Где смеясь, порхает молодость моя.
ГРУНЕ САВЕЛЬЕВНЕ
(воспитательнице в детдоме)
Сладкий кусок ты для меня, всё берегла,
Столько любви, словно родне, ты мне дала.
– Слабенький он – молвила ты, – как бы, помочь…
И не спала, сидя со мной, долгую ночь.
Я был тогда в творчестве весь, правя стихи,
Словно отец, рад был я им – детям своим.
Тяжко вздохнув, думала ты – Что ж его ждёт,
Краткий свой путь, как без меня, перенесёт…
Март и апрель быстро прошли – май у дверей,
В небе слышны крики гусей, клич журавлей.
Срок подошёл и настаёт время разлук,
И у ворот лёгких копыт слышится стук.
– Счастья тебе, – шепчешь, обняв, крепко меня,
Смотришь, как я, словно джигит, сел на коня.
Взгляд опустив, руки мои гладишь рукой,
И полились слёзы твои, горькой рекой.
Я далеко, и без тебя жить научусь,
Ты не придёшь, вряд ли и я, снова вернусь,
Слёзы твои, в сердце моём, будут всегда,
Слёз от родных, с детства не знал, я – никогда.
ДЕВИЧИЙ ВЗГЛЯД
Не устрашит меня тигриный грозный вид,
И сила мускулов его не устрашит.
Но, как ребёнок, обжигаюсь я, подчас,
Попав в насмешливый прицел любимых глаз.
И весь в сомнениях, теряю я покой –
Осознаёшь ли ты, что властна надо мной?
9/XI 1946, Чолпон-Ата.
ВЕЧЕРНЕЕ ОЗЕРО
Берегом я, молча, иду, плещет вода,
Не надоест озера шум мне, никогда.
Розовым стал, к вечеру, твой дивный наряд,
Краски свои, молча тебе, дарит закат.
Но, отчего, душу томит светлая грусть,
Смелым мечтам, играм шальным, я отдаюсь.
И покраснел, словно смутясь, озера лик,
Алой зари яркость, забрав, вспыхнул на миг.
Буду к тебе тысячу раз, я, приходить,
И о любви буду опять, я, говорить.
Буду вдали, шум твоих волн, вновь, представлять,
Песням моим будешь дарить, ты благодать.
ВЕЧЕРНЕЕ ОЗЕРО
(2-ой вариант)
Иду вдоль озера, прибоя слышу плеск,
Хоть в сотый раз бросаю взгляд – не надоест.
Я помню, к вечеру стал алым твой наряд,
Украло озеро багрянец твой, закат…
И я готов, с тобою смелым, щедрым быть,
И жар души и чувства страстные дарить.
И словно девушка, смутилось ты, на миг,
Закатным пламенем опять объят твой лик.
Им любоваться бесконечно я готов,
И о любви поведать музыкою слов.
И ощущать, как благодатною волной,
Звучит в стихах моих прекрасный образ твой…
САМ О СЕБЕ
Слушая звуки, сам над собою, молча, стою,
Мучает кашель, не прекращаясь, тихо горю.
И обессилив от испытаний тяжкого дня,
– Ах, горемыка, – сам себе с болью, я, говорю…
Через окошко, в дом проникает слабенький свет,
Вижу бессильный и исхудавший, свой силуэт.
Юноша резвый стал постепенно, еле живым,
Недуг коварный, неизлечимый, борется с ним.
Он засыпает, не отрываю взгляд от лица,
Вижу иссохший и обречённый лик мертвеца.
Пульс его нитью, тонкой, бескровной, еле стучит,
И угасает жизни светильник в долгой ночи.
Смерть подоспела, взор мой увидеть, это спешит,
Вытянув ноги, с хмурой усмешкой, кто-то лежит.
Был предначертан путь изначально, этот, тебе –
Будешь джигитом, если «спасибо» – скажешь судьбе.
Мудрый поймёт всё, ну, а невеже – что говорить,
Юность тщеславна, но ничего ей не изменить.
– Ах, ты бедняга, нравом открытый, щедрый душой,
Жизнь не ласкала, только поэт ты, был неплохой.
Век пролетает, я наблюдаю – помнят, иль нет,
В дымке далёкой, вижу, маячит мой силуэт.
И окружён он множеством разных, лиц молодых,
И за бессмертье бьются упрямо, души живых.
БЕЛАЯ БЕРЕЗА
Ты прекрасна юностью и силой,
Хорошеешь с каждою весною.
Ты, береза, век была мне милой –
Ты, береза, выросла со мною.
Каждую весну ты вся в кудряшках,
Вьется в ветках небо голубое.
Мы с тобою с детства как двойняшки.
Мы, береза, выросли с тобою!
Посмотри, как друг твой стал серьезен,
Только ты переросла ограду…
Возврати мне молодость, береза!
Мне другого ничего не надо!
Ты займи мне свежести у веток!
Ты ж еще осталась молодою!
Не остался б дар твой без ответа:
Стал бы я твоей живой водою!
* * *
Я пришел, а тебя, ненаглядная, нет.
Для меня ты луна, мирный льющая свет.
Что же делать, печалиться я не привык,
Разве мало на свете случается бед!
Я пришел. Что же ты не пришла, не пришла?!
Для чего мое сердце костром разожгла?
Ох, тернисты, извилисты к счастью пути, –
Ты б извилины жизни исправить могла.
Столько писем писала! Неужто их сжечь?
В них велась о любви, о свидании речь.
То взлетает, то падает наземь любовь,
Но частицы упавшие надо беречь!
Ладно, я подожду, обуздаю мечты,
Ведь и летом цветут, как весною, цветы.
Поважнее любовных бывают дела:
Знаю, на посевную уехала ты.
Знаю – надо, родная. Трудись веселей,
Землю пусть бороздят лемеха средь полей.
Пусть, питаясь тем хлебом, что сеешь сейчас.
Где-то вырастет парень меня поумней.
КИРГИЗСКИЕ ГОРЫ
Гора с горой сошлись, гора с горой срослись,
Гора из-за горы уходит вдаль и ввысь.
Ни дать ни взять – бредет верблюдов караван.
Неровной чередой хребты их поднялись.
Косые гребни скал безмерно высоки,
Вершины их – точь-в-точь алмазные клинки.
Сгрудились в тесноте обломки пирамид.
Оскалившись, торчат гигантские клыки.
Не сходят никогда с крутых вершин снега.
На солнце ледники блестят, как жемчуга.
Вдоль каменной гряды орел не пролетит,
Осилить этот путь способна лишь пурга.
Здесь, наверху, зима свой первый ткет ковер.
Здесь, наверху, весны рождается задор.
Еще погружены долины в темноту,
А серебро луны скользит по гребням гор.
Понятно, что и ночь здесь раньше настает.
Когда в долине мрак, в горах уже восход.
В часы, когда еще не пробудился мир,
Уже на гребнях гор от солнца рдеет лед.
1946.
Перевод Веры Потаповой
БОЗ-БАЛА
(молодой паренек)
Мой ласковый мальчоночка,
Мой боз-бала,
С другою бродит до ночи
Вдоль нашего села.
Ой, боз-бала!
Ой, боз-бала!
В саду колхозном
Тебя ждала.
Ты ловко косишь
И лихо ждешь.
Зачем же эти косы
Своими не зовешь?
Веселый мой мальчоночка,
Мой боз-бала,
Я маюсь, точно лодочка
Без весла,
Ой, боз-бала!
Ой, боз-бала!
Я возле речки
Тебя ждала.
Журчала речка звонкая –
Тебя звала.
Но ты прошел сторонкою
Сказал: «Не жди – дела».
Чего же ты куражишься,
Мой боз-бала?
Уж я ли не красивая?
Уж я ли не мила?
Ой, боз-бала!
Ой, боз-бала!
Я возле виноградника
Тебя ждала.
Но ты, моя отрада,
Прошел к полям.
Сказал мне: «Встреч не надо,
Пока не кончим план».
Не прогадай, мальчоночка,
Мой боз-бала.
Недаром ходят парни
За мною вновь села.
Ой, боз-бала!
Ой, боз-бала!
Взгляни, с какою пышностью
Округа расцвела.
Пойдем же, мой молоденький,
С тобой вдвоем
Цветущим виноградником,
Что родной зовет!
РОДНОЙ ЯЗЫК
Родному языку любовь научит.
Родной язык вовеки не наскучит.
С младенчества меня учила мать
Родную речь любить и понимать.
Язык народа моего чудесен,
В нем отзвук слышу колыбельных песен.
И кажется, едва увидя свет,
Я лепетал: «Ата, апа, ат, эт…»
Мне страсть к труду, презренье к празднословью
Отец внушал, с великою любовью
Родному языку меня уча.
Я ощущал тепло его плеча.
Я петь привык на языке киргизском,
Любимом с детства, с колыбели близком.
Народов братских языки любя,
Родной язык, забуду ли тебя?
1948
Перевoд Веры Потаповой.
* * *
Светла и прозрачна вода,
И воздух наполнен прохладой.
Где б ни был, спешу я сюда,
Мне большего счастья не надо.
Уставший в дороге большой,
Губами к траве прикасаюсь
И вновь молодею душой,
И сил про запас набираюсь.
Радушны друзья и родня,
Приветливы рукопожатья.
И поит кумысом меня
Красавица в шелковом платье.
Гляжу, как в туманной дали
Мерцают снега Ала-Тоо.
И верю, что нету земли
Прекрасней родного джайлоо.
СИЛА МАТЕРИ
Мать говорит: «Нет вестей… Ветер ненастья крут..
Четыре года прошли – письма всё не идут.
Не зная, где мой сынок, где жеребёнок мой,
Как-то летом я сидела, сушила курут.
Выгнулась вдруг земля, двинулась гор круговерть
И покачнула двор, дрогнув, земная твердь.
Что же это кругом? Что предвещает гром?
Вижу: идёт мой сын, сын, одолевший смерть…
Это ведь Сила его поле согнула в дугу,
Плачу от радости я, слёз я унять не могу…»
Нет, это – сила твоя! Мама, сила твоя
Землю встряхнула, хребет переломила врагу!
Перевёл Михаил Синельников
* * *
– Все гибнет, меняется все, – говорят.
А что если я, не меняясь заранее,
Возьму и отправлюсь отсюда в Ак-Су,
Как только настанет пора угасанья.
Возьму и отправлюсь отсюда в Ак-Су.
И тысячу лет не приеду ни разу,
И стану есть желтые дыни, как мед.
Скажите на милость, кому я обязан?
Возьму и отправлюсь отсюда в Токмак.
И тысячу лет не приеду ни разу
Отправлюсь и буду там есть виноград.
Скажите на милость, кому я обязан?
Возьму и отправлюсь отсюда в Нарын.
И тысячу лет не приеду ни разу.
И буду там пить я кумыс и айран.
Скажите на милость, кому я обязан?
РОДИНА
Снег, Мороз жестокий. Крутит ветер тьму.
Потеплей оденься, родина моя!
Я пойду с тобою в бурю, в холод, я
И мороз, и вьюгу на себя приму.
Мрак вокруг сгустился, неприглядна ночь
Берегись засады, родина моя!
И врагов удары встречу грудью я
На себя приму их, чтоб тебе помочь.
Вот и нет морозов, вот и нет снегов!
Все вокруг яснеет, родина моя!
Ты сильна, свободна, весела – и я
За твою твердыню умереть готов.
ОТЧИЗНА
Оденься теплее — подъем впереди,
И силится вьюга с дороги столкнуть.
Дай холод приму на себя, подожди,
Отчизна моя, дай разведаю путь!
Как ночи страшны и суровы… Гляди,
Заблудится конь. Только шаг до беды,
Дай муки приму на себя, подожди,
Отчизна моя, дай разведать следы!
Развеет весна этот холод и тьму,
И тучи разгонит над высью твоей.
О, дай на себя все болезни приму,
Отчизна моя, только ты не болей!
1948.
Перевод Михаила Синельникова.
ПАМЯТЬ ОБО МНЕ
Постелят мне камень, накроют песком,
Но, если строка моя вспыхнет хоть в ком,
Могильные плиты я сброшу с себя
И в росной степи проскачу рысаком!
1945
ПОЛИВЩИК
Поливщик поле поливает.
Вода металлом отливает.
А ненаглядная хозяйка
Пришла. Садится. Отдыхает.
Он едет на конях горячих,
На скакунах, а не на клячах.
А расторопная хозяйка
Румяный вынула калачик.
Обширна вешняя запашка.
Потна поливщика рубашка.
Заботлива его хозяйка:
Полна бараньим жиром чашка.
Поливщик трудится недаром,
Вода бежит в кипенье яром.
Но терпеливая хозяйка
Всё ждет с кипящим самоваром.
Вот наконец туман поднялся.
Вот наконец и муж примчался.
Не зря ждала его хозяйка,
К устам губами он прижался.
ИССЫК-КУЛЬ
Иссык-Куль, я тобою любуюсь всегда.
Песнь моя, будь прозрачна, как эта вода…
Свет зари, что встает, Иссык-Куль, над тобою
Как меня утешал он в былые года!
Иссык-Куль, я всю жизнь тебя слушать готов.
Ты вдохнул в мои песни прохладу ветров,
Ты прекрасен, когда белизною сверкают,
Бурно пенятся гребни тяжелых валов.
Иссык-Куль, пока жив ты, и я не умру.
Я люблю твоих бурь благодатных игру,
Я судьбу свою благословляю за щедрость,
Что дано мне писать возле волн на ветру.
Мое озеро, пенясь, грози облакам,
Улыбайся зарей ослепительной нам,
А бездарных поэтов, слагающих вирши
Вроде этих, хлещи ты волной по щекам!
МАЛЯР
Пришел маляр и наш покрасил дом,
И словно солнце поселилось в нем.
Вот этот человек в спецовке старой,
Он радость нам принес своим трудом.
В ненастье дом сияет, как дворец,
Сын улыбается, поет отец.
Вот этот человек в спецовке грязной,
Он – с чистым сердцем – светлых дел творец.
Веселье в доме, всюду звонкий смех,
Как будто праздник, торжество у всех,
В труде есть благородство,- благороден
С простою речью этот человек.
Он поздно лег и на рассвете встал
Прекрасен труд, велик он или мал
Но почему ж отец мой, век кочуя,
Такого в жизни мастерства не знал?
ДЖЕНИШБЕК
Поэма
Родной Иссык-Куль, то спокойный, то гневный
Мой лучший товарищ, мой друг задушевный.
Охваченный горечи черным огнем,
Опору для жизни я чувствовал в нем.
Со мной Иссык-Куль навсегда неразлучен:
Понятен он мне, если хмурится тучей,
А если ласкается к берегу он,
Как я, он, мне кажется, нежно влюблен…
Дает Иссык-Куль наш свободу волнам,
Те мчатся подобно лихим скакунам.
Светясь изнутри, разгоняет он тьму –
Огни пароходов плывут по нему…
Привольно живут в Иссык-кульском краю:
Джигитам своих дочерей отдают.
Сегодня встречает народ сыновей,
Что были в разлуке с отчизной своей.
Вот якорь бросает большой пароход:
Как взнузданный конь, он все рвется вперед,
И сразу наполнена пристань людьми:
– О мой верблюжонок! Отца обними!
Шум встреч затихает. Расходятся в горы –
Который пешком, на повозке который.
Как мчится ручей к Иссык-Кулю весной,
Так сын возвращается в дом свой родной…
И пристань пустеет. Стоит над водой
Один только старец с седой бородой…
Как будто летел легендарный скакун,
И ногу поранил себе наскоку…
Кто он – вам расскажут его земляки.
Минбаем зовут старика. От тоски
По сыну он ходит с другими сюда:
Зовет его даль и пугает вода.
Был сын у Минбая джигит и храбрец.
Недаром назвал при рожденье отец
Его Дженишбеком. Всегда побеждать
Он должен был в жизни и горя не знать.
Но что-то не едет на родину сын –
Минбай возвращается в горы один,
С тяжелою думой, с надеждой в груди,
Что все-таки встреча еще впереди…
Идет посмотреть, не приехал ли сын,
И мать Дженишбека. Тяжелый кувшин
С кумысом несет, но чужих сыновей
Она угощает из чаши своей.
Иной раз бывает, что ветер и ночь
На пристани видят Минбаеву дочь:
Любимого брата встречает сестра
И в черные волны глядит до утра…
Но всех безутешней несчастный отец.
Измучился он ожиданьем вконец,
Все ждет, хоть уж пристань пуста и темна –
Лишь плещется тяжко о берег волна…
«О жизнь! Ты ведь щедрой к Минбаю была!
Ты в дар ему сына – джигита дала.
Что ж мечется сердце в груди старика,
Как мечется конь, потеряв седока?
О жизнь! Ты нам даришь любовь и семью,
Но разве не ценим мы ласку твою?
Так что ж ты утешить отца не могла,
И словно орел он, лишенный крыла?»
Так думал старик, вновь оставшись один, –
Ему все мерещится маленьким сын…
– О боже, – вздыхает Минбай в забытьи,
– Как помыслы трудно постигнуть твои!
Но время ему возвращаться домой.
Пред ним его путь, завороженный тьмой…
Махая камчою, он едет во тьму,
Боясь, что надежда изменит ему…
Но нет, он не может вернуться в свой дом,
Где все ожидают их с сыном вдвоем…
Он с другом старинным не виделся век,
Он едет туда, где живет Курманбек.
Живет Курманбек уже семьдесят лет –
Но крепче мужчины в окрестности нет.
Так руку при встрече он жмет, что джигит
– Силач – с удивленьем вдогонку глядит…
С поклоном вошел к Курманбеку Минбай.
Садятся друзья, разыскали насвай
И друга опять упрекнул Курманбек,
За то, что в тоске тот проводит свой век.
«Как ты слабоволен! По правде сказать
Привык ты себя беспрерывно терзать!
Пристало ль джигиту унылым ходить.
О горе своем все твердить да твердить?!
Коль жив Дженишбек – он вернется к отцу!
Погиб – все равно тебе ныть не к лицу!
Героя с тобою оплачет страна –
Нас всех обездолила эта война.
Я сам проводил шестерых сыновей,
Но мир не печалил печалью своей!..
Ведь только двоих я увидел в живых,
Но слез ты ни разу не видел моих!
Ты сразу не слышал, признайся, Минбай,
Что я говорил: эх, мол, что за судьба!..
Смотри-ка, восьмой мне десяток идет,
А младшему сыну исполнился год!..
И может, по зову родимой страны
И этот уйдет по дорогам войны.
Что ж делать, раз этого требует честь
– Не только семья – у нас Родина есть!»
Минбай подошел, и под полог взглянул,
А мальчик ручонки к нему протянул…
Волнуясь, воскликнул Минбай: «Курманбек!
Пусть будет твой сын, как и мой Дженишбек!
Рука его в битвах да будет легка!
Пусть стар я – дорога сынов далека.
Сейчас ровно год с окончанья войны
Девятое мая – рожденье страны!»
И старый Минбай снова сел на коня,
И к пристани едет. Там, тайну храня
Гудит Иссык-Куль и встает, разъярен,
И волны со всех набегают сторон…
Да, сын Дженишбек был джигит и храбрец,
Он пал, как герой, как отважный боец.
Не знает отец, что глубок его сон –
Что сын под Варшавою пулей сражен…
Он умер во имя Победы, и вот
Шумит Иссык-Куль и, волнуясь, встает!
Посмертную славу поет он бойцу,
Последний привет он приносит отцу…
И катятся волны под грохот суровый –
Несут они сына последнее слово,
Не слышит Минбай, и стоит он один –
Надеется все, не вернется ли сын?
Отец, не дождешься ты этого дня…
Ты к пристани гонишь напрасно коня!
Но радостный голос сыновний дойдет
Девятого мая к тебе – каждый год!
Шумит Иссык-Куль… Он поет о тебе –
О воле, о мощи, о славной судьбе…
Светясь изнутри, разгоняет он тьму,
Огни пароходов плывут по нему…
